Муниципальное бюджетное учреждение культуры "Централизованная библиотечная система"

Поиск

Быть русским писателем.

Быть русским писателем.

Как можно остаться в народной памяти великим русским писателем?

Для начала, попробуем разобраться в том, что может в принципе означать это словосочетание: «великий русский писатель». Если для артистов, или тех же спортсменов слово «великий» нивелировалась почти до банального: «известный современному зрителю», то с писательским искусством наблюдается совсем другая ситуация. Возможно, это связано ещё и с общим падением интереса к чтению, и, соответственно, с призывающими к скромности тиражами произведений современных литературных деятелей. Так что в подавляющем большинстве случаев писатель, называемый в России «великим», на самом деле таковым и является.

 Но, как мне кажется, далеко не каждый виртуоз слова, пишущий на русском языке, может называться русским писателем. Так, никто не может, например, отрицать высочайшее литературное мастерство того же Набокова. Но всё-таки, по моему скромному мнению, Набоков является скорее не русским, а русскоязычным автором. Даже не так: жаль, что в литературе нет звания, аналогичного спортивному — «мастер спорта международного класса», оно бы здесь подошло, как нельзя лучше. И дело не только в том, что Набоков солидную часть своих произведений написал на английском языке. И не в том, что он, как и другой великий мастер прозы — Бунин, до конца жизни был эмигрантом. На мой взгляд, настоящий русский писатель должен пропускать через себя чаяния, беды и радости своего народа, своей страны. Понятно, что о стране и народе я пишу сейчас в широком смысле. То есть, например, Лермонтов, описывая в «Кавказском пленнике» быт и обычаи населяющих Кавказ народов, думал о своей стране, о своём тогдашнем государстве.

И речь здесь, конечно, не о том, как сами авторы вели себя в реальной жизни. Не обязательно писатель, главным оружием которого было и будет перо, должен, как Лев Толстой, отказаться ото всех привилегий и пахать землю своими руками. Пушкин мог беззаботно гулять на балах, Некрасов — владеть крепостными крестьянами, Лермонтов — быть абсолютно невыносимым в общении субъектом (достаточно вспомнить причину его последней дуэли), а Горький — многие годы провести за границей… Тем не менее, все они были, есть и будут великими русскими писателями, в отличие от того же Набокова, который намного больше был озабочен общечеловеческими проблемами и страстями. Ведь здесь главное то, чтобы истинно народный писатель, как властитель дум, подчинял общественным потребностям не своё тело, а свою мысль.

Но, тем не менее, вдвойне достойны уважения те русские писатели, которые всей жизнью подтвердили гуманистическое содержание своих произведений. Об одном из них я и хочу сейчас рассказать.

Сегодня всё меньше и меньше вспоминают имя Владимира Галактионовича Короленко. К своему стыду, сама я помнила только его «Детей подземелья». И вот совершенно случайно, на столике списанной литературы, мне попалась книга о последних годах жизни В.Г. Короленко, совпавших по времени с грандиозными потрясениями начала ХХ века. Книга была 1990-го года издания. Такая красноречивая дата сразу навеяла известный скепсис и критический настрой, который очень скоро улетучился без следа. Как-то совсем расхотелось критиковать героя книги, который последние силы безоглядно тратил на спасение очередной человеческой жизни (очень часто — безуспешно). Причём делал он это при всех властях: и при большевиках, и при добровольцах, и при украинских националистах, которые в захолустной Полтаве, где он провёл последние годы жизни, чередовались раз 20, наверное. 

Красноречива дневниковая запись от 31 января 1920: «Мне суждено стоять в оппозиции ко всем до сих пор сменявшим друг друга властям». К его просьбам всё-таки старались прислушиваться, поскольку на то время (после смерти Льва Толстого) он общепризнанно считался главным патриархом русской литературы и обладал мировой известностью. В 1919 году под патронажем В.Г.Короленко была организована Лига спасения детей, и ею были вывезены на Украину тысячи детей из голодных регионов России. И никто, ни красные, ни белые, ни зелёные к ним пальцем не притронулись. Более того, Короленко ухитрялся у всех властей выбивать для них помощь.

В разгар Гражданской войны к нему (напоминаю, — в Полтаву!) приезжал сам Луначарский. Как утверждают авторы-составители, по поручению Ленина, чтобы попытаться убедить его прекратить критику Советской власти. После этого Короленко пообещал Луначарскому изложить свою точку зрения письменно, а тот, в свою очередь, пообещал ответить и вообще опубликовать полемику в «Известиях». На самом деле ни на одно из шести писем Луначарский не ответил, хотя однозначно читал и даже Владимиру Ильичу пересылал для ознакомления. Авторы-составители «ненавязчиво» подталкивают читателя к мысли, что это всё потому, что крыть большевикам было и нечем-то, собственно.

Немного отвлекусь от непосредственного содержания книги. Выпустили её как раз в то время, когда начали подрывать авторитет Ленина. Ещё сохранился слабенький пассаж автора-составителя о том, что «после 60-летних блужданий мы возвращаемся к ленинским идеям 21-23 годов», но уже из общего содержания книги видно противопоставление гуманиста Короленко — вождю «кровавых» большевиков. Приводится знаменитое письмо Ленина Горькому, где он, давая оценку очеркам Короленко «Война, отечество и человечество», приравнивает определённую часть интеллигенции к «г...» и называет Владимира Галактионовича «жалким мещанином, пленённым буржуазными предрассудками». Читателю же практически с каждой страницы открываются картины того, как пожилой, и уже смертельно больной писатель пытался спасти новую жертву нелепых обвинений. Был даже случай, когда невиновность человека была установлена самой властью, но его всё равно казнили, несмотря на ходатайства Короленко. Одним из последних ударов для писателя была смерть его зятя, которого арестовали в рамках общих репрессий против меньшевиков весной 1921 года. Короленко просил, чтобы его оставили под домашним арестом, под поручительство самого писателя. Дело в том, что у зятя была серьёзная болезнь сердца, и начавший гулять в тюрьме сыпной тиф был для него смертельно опасен. Всё так и получилось: через месяц заключения его вывезли из тюрьмы уже в предсмертном состоянии...

Короленко критиковал большевиков за догматизм, потакание желаниям толпы (и популизм вообще), цензуру, зажим свобод и т.д. В 17-18 годах призывал к патриотизму и защите Родины, а в годы Гражданской войны — к отказу от террора. Владимир Галактионович ещё успел увидеть зарождение НЭП-а, и (не приписывая себе заслуг) писал, что видит в этом повороте примерно то, что он имел ввиду в своих письмах Луначарскому.

Что касается потакания большевиков низменным чувствам, то в книге мне попалась вот такая любопытная запись от 21-24 апреля 1917 года: «Короленко участвует в качестве арбитра в деле печатников и владельцев типографий. В результате рабочие получили увеличение заработной платы на 80 процентов». В общем, не трудно интерполировать это решение на всю Россию, и представить, к чему это принципиально приводит. Собственно, именно к тому, в чём Короленко, в частности, и упрекал большевиков.

Приведу ещё одну цитату. Относится она к началу мая 1917 года, когда Короленко попросили выступить на сходке по поводу земельного вопроса. Он не стал идти на поводу у толпы и высказался в том духе, что это очень сложный вопрос, призывал к терпению и т.п. Среди местных крестьян он пользовался авторитетом, так как активно выступал (и даже целый год был за это под следствием) в их защиту во время волнений 1902-03 годов. Тем не менее (дальше цитата): "… Один солдат, пришедший во временный отпуск с фронта и слушавший всё, как мне казалось, с внимательным и вдумчивым видом, сказал:

— Если бы вы, господин, сказали такое у нас на фронте, то, пожалуй, живой бы не вышли".

А ведь это и есть та самая свобода! И властям (временным, а потом большевикам) как раз и приходилось иметь дело вот с такими пожеланиями освободившегося крестьянина с ружьём в руках. Да, это не перед печатниками выступать! Сказанное мной, разумеется, не отменяет личной смелости самого Короленко, который смог проявить принципиальность в данном конкретном случае. Да и вообще после прочтения книги его человеческие качества, на мой взгляд, не могут не вызвать уважения. Всегда отказывался от какой-либо помощи властей (любых). В частности, отказался от предложения большевиков выехать на лечение за границу, а позже отказался и от услуг присланных врачей, и им пришлось буквально просить его принять от них помощь, как от частных лиц. Ну и ещё раз повторю: человек, уже практически лишённый возможности разговаривать, с трудом не только передвигавшийся, но даже дышавший — до последнего пытался спасать абсолютно посторонних ему людей.

Да, находясь в своей Полтаве, ему трудно было понять, насколько глобальные процессы потрясли Россию, и насколько велика (или мала) была возможность у большевиков (и противостоящих им правительств) на них повлиять.

Дальше ещё несколько цитат, выбранных довольно бессистемно, просто потому, что показались интересными. Сразу оговорюсь, что описания именно большевистских зверств и вообще критику в их адрес я опускаю, хотя она занимает в книге очень много места. Этого добра сейчас и так хватает.

"16-17/29-30 марта 1918. Запись в дневнике: «Немцы и гайдамаки вступили в город (...) хватают подозреваемых в большевизме по указаниям каких-то мерзавцев-доносчиков, заводят в дворы и расстреливают (...) Говорят также о грабежах. Немцы, по-видимому, довольно бесцеремонно приступают к реквизиции.

Вчера в вечернем заседании Думы Ляхович [это тот самый зять Короленко] сделал разоблачение об истязаниях, произведённых над совершенно невинными людьми и не причастными даже к большевизму жителями. Тут были евреи и русские. Их арестовали, свезли в Виленское училище, положили на стол, били шомполами (в несколько приёмов дали по 200-250 ударов), грозили расстрелять, для чего даже завязывали глаза, потом опять били и заставляли избитых проделывать „немецкую гимнастику“ и кричать ура „вiльной Украине и козатьству“ и проклятия „жидам и кацапам“. Потом всех отпустили»…

"23-24 ноября (н.ст.) 1918. Многие военнопленные (стихийно двинувшиеся на родину после революции в Германии) давали Короленко на всё исчерпывающие ответы. Они сравнивали русские дороги с германскими, восторженно отзываясь о последних, хвалили немецкую чистоту, рассказывали, в каком порядке содержатся леса, как удобно строятся деревенские дома и т.п. Были и такие, что давали лаконические ответы...: «всё что ни видели — всё лучше нашего»"…

"14 января 1919.… Под вечер меня спросил какой-то солдат или, вернее, петлюровский «сечевик» и… передал письмо. Я стал расспрашивать, и сечевик серьёзно и печально подтвердил всё, что было в письме арестованной Чижевской: Grand Hotel весь занят контрразведкой. Арестуют, приводят в отдельные номера, наскоро судят и увозят для расстрела, а иногда расстреливают тут же в отдельном номере.

Когда я немного разговорился с ним, он сказал, что служит в конной дивизии Балбачана — «шёл бороться за правду и за Украину», но когда его прикомандировали к штабу и контрразведке, он увидел такие дела, что пришёл прямо в ужас. При этом лицо молодого человека передёрнулось судорогой, голос задрожал и на глазах показались слёзы. Чижевскую… расстреляют. Сидит ещё московский студент Машенжинов. Его тоже расстреляют, как и крестьянина.

— За что же крестьянина?

— Они ненавидят крестьян за то, что они большевики..." [Чижевскую и крестьянина впоследствии отпустили].

"28 июля 1919. [время, когда большевики спешно покидали Полтаву под напором добровольцев] Едем в исполком. Застаём Алексеева. Вид у него утомлённый. Суета страшная. То и дело входят с спешными делами, то и дело трещит телефон. Там потеряли свою воинскую часть. Тут нужно подписать приказ об освобождении 150 красноармейцев… «Тот напился пьяный, тот с бабы платок сорвал»… Оставить их в тюрьме, — деникинцы расстреляют. Судить некогда. Алексеев после короткого размышления подписывает. А я думаю, сколько тут прямых разбойников, и нет ли среди них известного мне Гудзя..." [эта цитата приведена, как весьма нечасто встречающееся свидетельство того, что большевики старались бороться за дисциплину и, бывало, садили в тюрьму даже за какой-то дурацкий платок. Гудзь — красноармеец, который ограбил и, судя по всему, убил мужа женщины, которая позже просила Короленко о помощи в расследовании].

"21 января 1920.… Смотришь кругом — и не видишь, откуда придёт спасение несчастной страны. Добровольцы вели себя гораздо хуже большевиков и отметили своё господство, а особенно отступление, сплошной резнёй еврейского населения (особенно в Фастове, да и во многих других местах), которое должно было покрыть деникинцев позором в глазах их европейских благожелателей. Самый дикий разгул антисемитизма отметил приход этой не армии, а действительно авантюры...

Вскоре после вступления большевиков порядок в Полтаве установился. Большевики уже второй раз отлично «вступают», и только после, когда начинают действовать их чрезвычайки, — их власть начинает вызывать негодование и часто омерзение [это, кстати, по сути дела единственное, хотя и неоднократно впоследствии повторённое, доброе слово Короленко в адрес большевиков]. Деникинцы вступили с погромом и всё время вели себя так, что ни в ком не оставили по себе доброй памяти. От людей, вначале встречавших их с надеждой и симпатиями, приходилось слышать одно осуждение и разочарование"

"24 февраля. [В городе уже снова восстановилась советская власть]Сегодня в газете «Радяньска влада» есть отчёт о заседании рев. трибунала, в котором вынесен смертны приговор трём красноармейцам. Вооружённые, они явились, взломав дверь, на квартиру Гальченка искать оружие. «Никакие мольбы, — говорится в газетном отчёте, — вплоть до целования ног, не помогли: бандиты очистили сундуки, сняли с пальцев кольца, из ушей повырывали серьги, обшарили карманы и у находившегося в квартире Гальченков 70-летнего старика нищего забрали собранную им милостыню — 20 рублей, избив так, что он через несколько дней скончался. Судились, по-видимому, и скупщики краденого, но отчёт говорит о них вскользь. „Присуждены к расстрелу в течение 24 часов. Приговор уже приведён в исполнение“»…

"3 мая 1920. По газетному сообщению, умер Тимирязев. Перед смертью сказал врачу: «Передайте Ленину моё восхищение его гениальным разрешением мировых вопросов в теории и на деле… Я преклоняюсь перед ним и хочу, чтобы все это знали». Тимирязев был мой профессор. Это человек замечательно искренний и прямой. Предполагать в нём страх или задние мысли невозможно… Но очевидно, что в нём произошёл крутой перелом, не вяжущийся с общим представлением о его личности… Теперь я не могу примирить этого образа настоящего «интеллигента» с преклонением перед большевизмом, с его подавлением роли интеллигенции и свободы… Знаю, во всяком случае, что до конца Тимирязев оставался честным"…

"12 мая 1920. Сегодня возчик привёз дрова. Серый, сердитый мужик… Сказал между прочим:

— Був у нас Микола-дурачок, хлiб був пьятачок. А прiйшли розумные комунисты, стало нiчого iсты. Хлiба ни за яки гроши не купишь..." [К вопросу популярности монарха в народе].

"Без даты. Между 16 и 31 мая 1920. Как-то я среди членов исполкома стал говорить о необходимости уважать народную веру, и что это уважение (веротерпимость) есть один из основных догматов и наших убеждений. Недавно окончивший гимназист, сделанный комиссаром просвещения, возразил:

— Поверьте, товарищ Короленко, у меня есть опыт. Я девять месяцев стоял во главе просвещения там-то. Религиозные суеверия легко искоренимы.

Ребята играющие с огнём. А между тем — совесть народа теперь, это — запутанный клубок. Конечно, лозунги заманчивы. А ещё заманчивее земля и имущество имущих классов, захваченное деревней. Но всё это делается при глухом внутреннем протесте: эх, что-то не так. Бог рассердится, и никакая агитация специалистов-агитаторов этого не заглушит. В этом клубке узел реакции"…

[Далее две любопытные записи от 1920 года. Посвящены они одному и тому же явлению, но разница между ними как раз год без малого. Интересно изменение тональности].

"21 января 1920.… Мне противна телячья покорность, с которой крестьянская среда подчиняется подлым насилиям разбойников, которых все знают наперечёт. Развился особый промысел: лопатников. Узнав, что какой-нибудь крестьянин продал свинью или корову (это теперь 10-20 тысяч), они ночью приходят к хате, разбивают окно и суют лопату: «клади деньги!» И кладут… Американцы давно устроили бы суд Линча. И это достойнее человека, чем эта телячья покорность, которая только плодит разбои и безнаказанные убийства..."

И через год:

"25 декабря 1920.… В уездах процветает лопатничество. На хутора приходят разбойники, разбивают окно и, скрывшись в простенке, суют лопату, грозя вырезать всех, если не положат определённую сумму. И порой действительно вырезают всех, до малых детей включительно. И советская власть бессильна"…

"24 апреля 1921. Письмо М.П.Сажину по поводу предложения выехать за границу для лечения: «Я привык считать себя независимым писателем, и мне разъезжать в казённых вагонах „на казённый счёт“ дело непривычное и совершенно чуждое. И особенно это чуждо мне теперь после того, как дорогой мне человек убит коммунистической тюрьмой. Я не контрреволюционер и никогда им не буду. Но также не перейду на казённое обеспечение. Лучше умру».

25 декабря 1921 годаКороленко умер.

27 декабря 1921на утреннем заседании 9-го Всероссийского Съезда Советов в Москве было предоставлено слово Феликсу Кону:

"… Я только напомню вам один эпизод, который для нас очень дорог. Я вам напомню ту оргию, которая разразилась после февральских дней против большевиков, ту оргию всяких Алексинских, Бурцевых и пр., когда пытались смешать с грязью лучших наших вождей. Я напомню вам, как Бурцев с целым рядом гнусных статей выступил тогда против т. Раковского, — и Короленко в открытом письме заявил: «Я сажусь с Раковским рядом на скамью подсудимых. Я его знаю, прочь грязные руки от Раковского».

Вот чем велик Короленко. У него всегда хватало гражданского мужества бросать правду в глаза и отстаивать свою правду, как он её понимал".

Нет комментариев. Ваш будет первым!